Время стагнации и иллюзий

Когда в экономике стагнация, становится востребованным производство иллюзий. Это в полной мере относится к современной России, в которой власть все больше внимания уделяет идеологии, обосновывающей величие страны. Нечто вроде мысли генерала Бенкендорфа, полагавшего, что прошлое России было удивительно, настоящее более чем великолепно, а будущее «превзойдет все, что может себе представить воображение самое смелое». Правда, на горизонте маячила Крымская война, разрушившая иллюзии, которым предавались власть и значительная часть общества.
Отличие России Бенкендорфа (Уварова, Чернышева и, разумеется, НиколаяI) от путинской России образца 2013 года состоит, однако, в том, что в позапрошлом столетии власть считала свою страну частью Европы. Были, правда, некоторые осложнения, например, во время польского восстания, когда Россия столкнулась с Францией — впрочем, не на поле боя, а в дипломатических и идеологических баталиях. Но с французами конфликтовали не первый раз (была еще жива память о войне двенадцатого года, в которой Бенкендорф был лихим партизаном), а с консервативными Пруссией и Австрией было достигнуто полное взаимопонимание на предмет подавления смуты. Да и с Францией потом договорились, несмотря на личное негативное отношение Николая к «королю-буржуа» Луи Филиппу.
Сейчас же ситуация выглядит иначе. Российская власть в течение пары десятилетий заявляла о том, что стремится в Европу. Было большое желание встать наравне с лидерами других стран G8, четыре из которых находятся в западной части Старого света. При Борисе Ельцине сближение с Европой носило во многом романтический характер, при Владимире Путине — прагматичный с немалым налетом цинизма, а в последние годы — уже почти полностью декларативный. Но сейчас Россия быстро меняет даже официальные ориентиры. И в риторике российских государственных деятелей (включая президентское Послание), и в пропаганде все больше не только антилиберальных, но и антизападных мотивов. Некоторые мотивы этой пропаганды напоминают советские времена, которая представляла Запад порочным и «загнивающим». Но на сей раз стилистика заимствована не у дискредитированных адептов классовой борьбы, а у ультраправых идеологов и политиков типа Пэта Бьюкенена или отца и дочери Ле Пен. Таким образом, противостоя Западу в идеологии, российская власть использует аргументацию маргинальной части западного политического класса, иногда разбавляемую более или менее подходящими цитатами из русских философов.
Закономерным элементом антизападной кампании является консервативная волна, доходящая до открытой реакции. Она началась в 2012 году как политтехнологический прием, направленный на подмену повестки — с тем чтобы население вместо экономики, коррупции и ЖКХ рассуждало о нравственности, патриотизме и религии. Попутно дискредитируется оппозиция: любая критика консервативных законов представляется в публичном пространстве оскорблением православия и грубым нарушением нравственных норм. Однако очень быстро тактику сменила стратегия — и в 2013 году речь шла уже не только о технологиях, но об идеологическом выборе, обусловленном все большей системной несовместимостью российской власти и западной цивилизации.
Другое дело, что с новоизбранной идеологией есть несколько проблем. Первая из них вполне очевидна. В обществе нарастает ощущение тупика, растут сомнения в правильности действий власти в экономической сфере. Левада-Центр фиксирует ухудшение социального самочувствия россиян: растет агрессия (в 2011 году об усилении этого чувства говорили 32% опрошенных, сейчас — 40%), зато с удовлетворенностью становится все хуже (за тот же период она упала с 36 до 30%). Если учесть, что 31-32% при этом свидетельствовали об усилении депрессии, то складывается удручающая картина. Если сейчас агрессию можно направить на «чужаков» (Запад, либералов, сексуальные меньшинства), то завтра она может обернуться против самой власти. Подобных примеров в истории было немало. В 1915 году часть российской властной элиты была удовлетворена патриотическими настроениями «простых москвичей», громивших магазины и квартиры немцев (а в ряде случаев лиц с иностранными фамилиями). Прошло совсем немного времени, и эти же «патриоты» обратили свой гнев против царской власти.
Вторая проблема связана с непривлекательностью этой идеологии для модернистских, активных слоев общества. Для них идеологические и пропагандистские усилия власти являются раздражителем из-за архаизма, изоляционизма и отсутствия позитивного образа желаемого будущего. Разумеется, речь идет о меньшинстве населения, но конфликт с «интеллектуальным слоем» уже неоднократно оборачивался большими проблемами для власти, в случае если она не имеет общественно одобряемых рецептов разрешения реальных социальных проблем. Потому что опора на патерналистски настроенных «своих» недолговременна и зависит от того, когда у власти закончатся ресурсы (которых становится все меньше из-за все той же стагнации). А потом «свои» начнут требовать возвращения к реальной, а не иллюзорной повестке и искать альтернативы, которые как раз «интеллектуальный слой» и формулирует.
И, наконец, третья проблема заключается в отсутствии в среде сторонников новейшей версии российского консерватизма образцов для подражания — конечно, если речь не идет о рецептах для скорейшего устройства карьеры. Прошедший год дал немало примеров человеческого мужества, явленного людьми, несовместимыми с консервативной тенденцией: Надежда Толоконникова и Мария Алехина, Сергей Кривов и Михаил Ходорковский, Ирина Ясина и многие другие. А что на противоположной стороне? Мизулина с Милоновым да судьи, выносящие оправдательные приговоры в одном проценте случаев из ста. Православные активисты, от жалоб которых, кажется, уже устала даже прокуратура, и депутаты, послушно обслуживающие «взбесившийся принтер». Контраст очевиден, причем именно в моральной сфере, которую выдвигают на первый план авторы консервативной повестки.
АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН

http://digest.subscribe.ru/economics/news/n1390948593.html